Предлагаемая книга - по существу, первое отечественное издание трудов видного мыслителясоциолога нашего столетия Раймона Арона. В течение десятилетий этот французский ученый изобличался в нашей литературе как автор концепций «деидеологизации», «индустриального общества», «технологического детерминизма». При этом сами работы Р.Арона, естественно, не публиковались. Внимание фиксировалось только на антимарксистской направленности работ социолога.

Теоретическая деятельность Р.Арона отнюдь не сводилась к критике марксизма. Диапазон его увлечений широк. Он постоянно проводил сравнение между позициями различных ученых, вполне оправдывая по отношению к себе ту характеристику, которую он дал А. де Токвилю; сам Арон был в значительной мере компаративистом. Об этом наглядно свидетельствует публикуемая работа - «Этапы развития социологической мысли».

Р.Арон, несомненно, крупнейший представитель современной социологической мысли. Но он обнаружил интерес и к вопросам философии истории. Французский ученый, судя по всему, стремился сделать социальное мышление острым, всепроникающим, прозорливым. Философия - это очевидно - нуждается в конкретных теоретических социологических разработках. Но и сама социология не чужда философской рефлексии. Она притязает на создание всесторонней социальнофилософской концепции.

Р.Арон опубликовал десятки работ по проблемам социальной философии, политической социологии, международных отношений, истории социологической мысли, социологии сознания. Оценку, которую Арон дал О.Конту, можно переадресовать ему самому: философ в социологии, социолог в философии.

Раймон Арон родился в 1905 г. в лотарингском городке Рамбервиллере. С 1924 по 1928 г. учился в Высшей нормальной школе вместе с Ж. П.Сартром и П.Низаном. Огромное влияние на юношу оказали профессора по философии Ален (настоящее имя Шартье) и Л.Брюнсвик. Их имена, их взгляды упоминаются в публикуемой книге.

Полученное образование позволяло юноше стать преподавателем философии в лицее. Окончив Высшую нормальную школу, Арон отправился в Германию. Такова была традиция: желая пополнить образование, философы всегда ехали в эту страну. Юношу потрясли ярый национализм немцев и первая крупная победа националсоциалистов. Начиная с этого времени, между 1930 и 1933 гг., Арон жил в угнетающей атмосфере ожидания новой войны.

После завершения образования Арон преподает в Тулузском университете. Основная сфера его интересов - философия. В Германии он познакомился с феноменологией Гуссерля, которую тогда знали немногие. Он читал также труды раннего Хайдеггера, сочинения философов истории, в частности М.Вебера, работы по психоанализу. Фрейдизм был постоянной темой споров Арона с Сартром. Последний отрицал различие между психикой и сознанием. Арону же казалось, что психоанализ неприемлем для него, поскольку он использует понятие подсознания.

Когда нацисты оккупировали Францию, Арон перебрался в Лондон и участвовал в редактировании журнала «Франс либр». На протяжении военных лет он печатал ежемесячные анализы положения дел в вишистской Франции - «Французскую хронику». После освобождения страны Арон вернулся во Францию. Он стал политическим обозревателем влиятельной газеты «Фигаро» (1947-1977). В 1955 г. он возглавил кафедру социологии в Сорбонне. С этого времени он плодотворно занимается исследовательской работой как социолог.

С конца 70х гг. Арон сотрудничает в журнале «Экспресс», а в 1981 г. становится президентом редакционного комитета этого еженедельника. В 1978 г. он вместе со своими единомышленниками создал журнал «Коммантер» и стал его главным редактором. Журнал избрал в качестве девиза слова Фукидида: «Нет счастья без свободы и нет свободы без мужества и отваги». Это издание было своеобразной социальной лабораторией, где анализировались общественные и политические процессы. Здесь публиковались статьи по философским проблемам, по вопросам международных отношений. Затрагивались также социальные темы, вопросы литературы и искусства. На протяжении десятилетий Арон выступал как публицист, пытавшийся при оценке актуальных событий апеллировать к арсеналу философских и социологических знаний. Умер он в Париже в 1983г.

Арон входил в состав Экономического и социального совета Четвертой и Пятой республик. В 1963 г. его избрали членом Академии моральных и политических наук. Он был почетным доктором Гарвардского, Базельского, Брюссельского университетов, почетным членом американской Академии искусств и наук. С 1962 г. он вицепрезидент Всемирной социологической ассоциации.

Французская социологическая мысль демонстрирует широкий спектр политических предпочтений. Казалось бы, Арон в соответствии с полученным образованием мог оказаться радикалом, как это случилось с другом его детства Ж. П.Сартром, с М.МерлоПонти. Однако выдающийся социолог стал выразителем либеральной традиции, которая исповедует верность принципам демократии, свободной конкуренции, частного предпринимательства. Либерализм в его новейших версиях получил широкое распространение в англосаксонских странах. Истоки этой традиции во французской социологии прослеживаются у А. де Токвиля и Б.Констана.

Книга Р. Арона «Этапы развития социологической мысли» необычна по жанру. В ней прослеживается история социологии в Европе, но, строго говоря, отсутствует собственная, четко артикулированная и развернутая позиция автора. Точнее сказать, она видна лишь по частным ремаркам. Арон не стремится «подытожить» представленные точки зрения, свести разносторонний материал к окончательной, последней оценке. Напротив, он видит свою задачу в сопоставлении взглядов крупнейших социальных мыслителей, начиная от Аристотеля и кончая М.Вебером. Демонстрируя самые несхожие и противоречивые воззрения, автор подчеркивает как сложность общественной жизни, так и наличие различных ее концептуальных толкований. Работа выстраивается не вокруг проблем, а вокруг имен. Арон исходит из факта индивидуальности социального мыслителя. Социологическое творчество, как и философское, уникально, персонифицированно.

О своем согласии или несогласии с позицией конкретного ученого автор заявляет буквально в придаточном предложении. Критикуя ту или иную концепцию, он не заботится о всесторонней аргументации. Порою неожиданно заявляет, что этот социолог - скажем, Дюркгейм - ему вообще не нравится, поэтому, мол, трудно добиться отточенности в пересказе...

Чего же в таком случае добивается Арон? Он предостерегает от педантичности. В социологии нет истин на все века.

Она предлагает определенные мыслительные схемы, которые могут показаться изжитыми, неверными. Но в ином социальном контексте эти версии возникают вновь и опять обретают актуальность. Стало быть, лучше говорить об этапах, нежели об истории социологической мысли. Правильнее также сопоставлять точки зрения, а не одобрять их или критиковать.

В избранном жанре Арон достигает виртуозности. Он ведет нас от проблемы к проблеме, от темы к теме. Мы воспринимаем каждого ученого в живом сплетении присущих ему парадоксов. Мы ощущаем также меру исторической дальновидности проницательных социологов. Перед нами подлинная лаборатория социальной мысли...

Французский исследователь полагает, что начать историю социологии можно было бы с Монтескье. Ведь именно он в стиле классических философов продолжал анализировать и сопоставлять политические режимы, в то же время стремясь постигнуть все области социального целого и выявить множественные связи между переменными величинами. Арон полагает, что толкование Монтескье социологических принципов представляется в ряде случаев более современным, чем у Конта. Первый и рассматривается как один из основоположников социологической доктрины.

Арон подчеркивает, что в трудах Монтескье есть рекомендации, касающиеся всеобщих законов человеческой природы. Они дают право если не установить, каким конкретно должен быть тот или иной институт, то по крайней мере осудить некоторые из них, например рабство. Видя, насколько многочисленны определяющие факторы, Монтескье пытался выявить нечто составляющее единство исторических систем.

Если Монтескье осознает разнообразие во всем, что касается людей и общественных явлений, то Конт, напротив, прежде всего социолог, который исходит из единства людей, всей истории человечества.

К сожалению, Арон уделяет мало внимания философскоантропологическим взглядам Конта. Отметив, что для Конта важно, чтобы любое общество имело свой порядок, который можно было бы разглядеть в разнообразии обществ, Арон переходит к рассмотрению других аспектов «позитивной социологии». Между тем, рассуждая о человеческой природе, позитивисты обращаются и к некоторым сторонам человеческой субъективности. Если бы человек, рассуждают они, с самого начала мог понять, что мир подчинен неизменным законам, то, не имея возможности познавать их и управлять ими, он бы впал в малодушие и не смог выйти из апатии и умственного оцепенения.

Наряду с антропологическим измерением прогресса Кош. развил идею, связанную с концепцией индустриального общества, критикуя либеральных экономистов и социалистов. В отличие от экономистов, считающих основными причинами роста свободу и конкуренцию, основатель позитивизма принадлежит к школе, представителей которых Арон называет политехникамиорганизаторами.

Сам Арон в 1963 г. опубликовал курс лекций, прочитанный им в Сорбонне в 1955-1956 гг., под названием «Восемнадцать лекций об индустриальном обществе». Понятие индустриального общества давало ему возможность провести сравнение между капиталистическим и социалистическим обществом. Термин «рост», использованный Ароном, уже существовал в литературе. Первой серьезной книгой по этому вопросу была работа Колина Кларка «Экономический прогресс». Однако Арон установил связь экономического роста, определяемого чисто математическим путем, с общественными отношениями, с возможными видами роста. В этом смысле был осуществлен переход от Колина Кларка и Жана Фурастье к новой версии недогматического марксизма.

Касаясь социологической концепции Маркса, Арон в своих очерках по социологии пытается ответить на вопросы, кото pibie уже были поставлены в связи с учениями Монтескье и Конта. Как толковал Маркс свою эпоху? Какова его теория общества? Каково его видение истории? Какую связь он устанавливает между социологией, философией истории и политикой? По мнению Арона, Маркс не был ни философом техники, ни философом отчуждения. Он представлял собою социолога и экономиста капиталистического строя. Учение Маркса - это анализ буржуазного строя.

В чем Арон усматривает разницу между позициями Конта и Маркса? Оба они видели отличие индустриального общества от военного, феодального, теологического. Однако если Конт пытался найти средства устранения выявленных антагонизмов, примирения противоречий, то Маркс, напротив, стремился раскрыть невозможность какоголибо иного устранения коллизий, кроме как на путях классовой борьбы.

По нашему мнению, Арону удается выявить концептуальные противоречия внутри марксизма. Такая работа мысли полезна для наших обществоведов прежде всего потому, что на протяжении многих десятилетий в отечественной литературе само предположение, что у основоположника научного коммунизма не всегда сходились концы с концами, расценивалось как кощунственное. Так, в гегелевском понимании дух самоотчуждается в своих творениях, он создает интеллектуальные и социальные конструкции и проецируется вне самого себя. В марксизме же, включая и его первоначальный вариант («молодой Маркс»), процесс отчуждения вместо того, чтобы быть философски или метафизически неизбежным, становится отражением социологического процесса, в ходе которого люди или общества создают коллективные организации, где они утрачивают самих себя. По мнению Арона, философские вопро сы - всеобщность индивида, целостный человек, отчуждение - воодушевляют и направляют целостный анализ, содержащийся в зрелых произведениях Маркса.

Переходя к рассмотрению социологической концепции А. де Токвиля, Арон отмечает, что этот исследователь, в отличие от Конта и Маркса, в качестве первичного факта, определяющего специфику современного общества, выдвигал феномен демократии. С того времени, как в 1835 г. вышел в свет первый том «Демократии в Америке», его автор стал одним из известнейших политических мыслителей Европы.

Токвиль был не только политическим философом, но и историком. Его имя называют рядом с именами Гизо, Тьерри, Минье, Мишле, Кине. Он одним из первых приступил к тщательному разбору документов, связанных с Великой французской революцией. Однако основной вклад в науку сделан всетаки Токвилемсоциологом. Для выражения политических взглядов Токвиля часто пользуются понятием «аристократический либерализм». Это означает, что для французского мыслителя категория свободы не безбрежна и содержит в себе попытки ограничения своих пределов. Токвиль был также убежден в том, что в либеральном обществе должны быть элиты, выражающие интеллектуальное и духовное содержание времени.

Токвиль - эту мысль подчеркивает Арон, - констатируя некоторые признаки, вытекающие из сущности любого современного или демократического общества, добавляет, что при этих общих основаниях наблюдается плюрализм возможных политических режимов. Демократические общества могут быть либеральными или деспотичными.

Арон справедливо подчеркивает, что Токвиля, по существу, интересовала одна проблема: при каких условиях общество, в котором обнаружилась тенденция к единообразию судеб индивидов, может не погрузиться в деспотизм? Вообще говоря, как можно совместить равенство и свободу? В современных политических и философских дискуссиях эта тема предстает в обстоятельной аранжировке. Мы видим между свободой и равенством огромное противоречие. Последовательно воплощенная идея свободы разрушает равенство. Если, скажем, мы провозглашаем свободу рыночной стихии, то создаем неравенство. Если мы провозглашаем равенство как универсальное ценностное строение, то тем самым ущемляем свободу. Скажем, свободу предпринимательства.

В современной исторической науке все чаще проводится мысль о том, что Великая французская революция была для Франции не столько эпохальным событием, сколько национальной катастрофой. В прошлом веке только два мыслителя - Алексис де Токвиль и Ипполит Тэн - отрицательно относились к этому историческому катаклизму. Они подчеркивали, что свобода не была изобретением XVII - XVIII вв. Вместе с тем они предостерегали от многочисленных социальных следствий осуществленного поворота.

Вторую половину XIX в. Арон характеризует как переломную эпоху, хотя в современной ретроспективе она выглядит вполне благополучной. Это время представлено у него тремя виднейшими социологами - Э.Дюркгеймом, В.Парето и М.Вебером. Каждый из них стремился осмыслить итоги минувшего века и заглянуть в новое столетие. Они составляли одно поколение. Это позволило автору показать, что в лоне одного века их представления о современном обществе были весьма различны. Основные темы социологической рефлексии возникают, следовательно, в индивидуальной аранжировке.

Разумеется, названные исследователи исходили из установки, что общественные процессы, как бы сложны они ни были, можно разгадать. Несмотря на кажущуюся иррациональность многих социальных феноменов, социолог может учесть противостоящие друг другу общественные факторы и направить историческую динамику в нужное русло. Их работы пронизывает всеобъемлющая вера в рационалистическое знание.

В обстановке мирного развития Европы, плавного прогресса без войн и революций они, однако, увидели мучительные коллизии рождающегося века и постарались разгадать существо тех парадоксов, которые попали в поле их зрения. Дюркгейм, Парето, Вебер сумели раскрыть кризисные процессы новой эпохи, уловить импульсы глубочайших изменений в социуме. Каждый из них обратил внимание на зерно будущих социальных противоречий и осветил их в широкой социокультурной перспективе.

В первой части своей книги Арон подчеркивал, что Марксова концепция современного общества отвечает социоисторическим условиям, для которых характерны острые социальные конфликты, иерархическое социальное устройство, разделение общества на социальные группы, различающиеся статусом, классовой принадлежностью, обладанием властью. Однако Марксова схема не имела универсального значения. Например, в США революция - не столько священный момент в истории, сколько непрерывный исторический процесс, подразумевающий изменения сначала в сфере технологии, а затем, чуть ли не автоматически, в социальной сфере. Это обстоятельство ставит США вне европейских форм, на которых основывается Марксова модель общественного развития, его учение о классах и классовой борьбе.

Дюркгейм представил принципиально иную модель современного общества, которая часто рассматривается как полная противоположность и антитеза модели Маркса. Для Дюркгейма центральная тенденция общества - движение к социальной солидарности, основанной на новых формах структурной независимости, цементируемой нормативным единством общезначимых коллективных представлений.

Возможно ли применение Дюркгеймовой модели к американскому обществу? Французский социолог в наименьшей степени был знаком с современной ему американской действительностью. Он был в курсе интеллектуальных, но не социальных процессов в США. Дюркгейм поддерживал связь с американскими журналами, был хорошо знаком с американской этнографической литературой, предпринял серьезное исследование вклада США в философию прагматизма. Тем не менее в его трудах трудно найти упоминание о жизни США.

Одна из важнейших характеристик современного общества, по Дюркгейму, - состояние аномии - понятие, которое вошло в американский социологический словарь с такой же легкостью и в столь же искаженной форме, как Марксово понятие отчуждения.

Повышенный интерес к морали побудил Дюркгейма к углубленному анализу той связи, которая существует между моралью и религией. По Дюркгейму, для разрешения нормативного кризиса современного общества необходимо установить на эмпирической и теоретической основе, какая моральная система и какая религия соответствуют этому обществу.

Преобразование общества в истолковании Дюркгейма включает, таким образом, создание общей для всех моральной системы, заменяющей прежнюю. Напомним, что Токвиль был глубоко убежден в том, что, именно религия может сохранить элементарные основы общественности. Однако он видел, что христианство пронизывает далеко не все стороны общественной жизни. Поэтому он рассматривал общество в его реальном, а не идеальном состоянии, изыскивая способ, который позволил бы обеспечить более или менее устойчивое соответствие нравственному идеалу.

Арон не случайно обращает внимание на тот факт, что все названные во второй части работы социологи усматривают державную тему социологии в конфронтации религии и науки. Каждый из них признавал Контову мысль о том, что общества могут поддерживать присущую им связность только общими верованиями. Все они констатировали, что трансцендентная вера, передаваемая по традиции, оказалась поколебленной развитием научной мысли.

Для Дюркгейма потребность создать научную мораль стимулировала изучение разнообразных связей между религией и наукой. Арон тщательно анализирует не только общую концепцию французского социолога. Он рассматривает три большие его книги - «О разделении общественного труда», «Самоубийство», «Элементарные формы религиозной жизни» - как принципиальные вехи его интеллектуального пути.

За последние годы отечественные читатели имели возможность познакомиться с трудами Э. Дюркгейма и М. Вебера. Им посвящены исследования, в которых рассматриваются различные аспекты их социологических концепций. Это нельзя сказать, к сожалению, о Вильфредо Парето. Его произведения не переводились на русский язык, нет и специальных книг, посвященных ему как социальному мыслителю. По мнению Арона, социологи, о которых идет речь в его работе, были в то же время и политическими философами. Следовали ли они традиции, начало которой положил Конт, или традиции Маркса, макросоциологи занимались политическими проблемами в той же мере, что и социальными.

По мнению Арона, подход Дюркгейма и Вебера к социальным вопросам не отличался существенным образом от подхода Конта и Маркса. Дюркгейм в качестве точки отсчета берет конфликт и господство, но проводит четкое различие между конфликтами социальных групп и классов, с одной стороны, и всеобщим фактором господства - с другой. Вебер доводит до конца эпистемологический разрыв между анализом общества и принципами действия. Его социология, подобно домарксовой философии, учит понимать общество, но не изменять его.

Анализируя взгляды Парето на буржуазный парламентаризм, Арон сравнивает их со взглядами Вебера. При этом он отмечает, что в отличие от Вебера, который надеялся, что усиление роли парламентских институтов положительным образом скажется на управлении обществом, итальянский социолог относился к парламентаризму с неприкрытой иронией. Причиной этого было отсутствие, с его точки зрения, у парламентариев качества, необходимого для любого рода аристократии и нации как таковой, - энергии, способности в случае нужды прибегнуть к силе.

Еще один аспект теоретических воззрений Парето - это проблема бюрократии. Арон отмечает, что, хотя эта проблема занимала как Парето, так и Вебера, их взгляды по этому вопросу существенно расходились. Парето, избрав в качестве отправкой точки чистую экономику и либеральную модель, тесно связывает бюрократию с государством, протекционизмом, мерами, принимаемыми или рекомендуемыми политиками в своих собственных интересах, под предлогом более справедливого распределения богатства и улучшения положения масс. В отличие от Парето Вебер видит причину бюрократизации не в демагогах и плутократах, не в налогах или необходимости потворствовать избирателям. Он рассматривает это явление как неодолимое движение, обусловленное самой природой труда на промышленных предприятиях или характером социальных отношений независимо от частного или общественного характера собственности на средства производства и т.д.

Какие теоретические проблемы поставил перед Парето исторический опыт? - спрашивает Арон. Вопервых, итальянский социолог должен был объяснить разительное сходство между религиозными и политическими идеологиями, постоянство определенных явлений, составляющих социальнополитическую систему. Вовторых, на основе этой статической теории Парето должен был рассмотреть направление развития общества в свете прогресса бюрократии. Теория остатков и производных разрешила первую проблему, всеобщая теория равновесия и отношений взаимозависимости - вторую. Но эти две теории сами подчинены метатеории, другими словами, созданной Парето концепции науки.

Сопоставляя социальные доктрины К.Маркса и М.Вебера, Арон не скрывает своих исследовательских симпатий к последнему. Он подчеркивает, что ценностный подход к общественным процессам гораздо продуктивнее, нежели экономический детерминизм. Макса Вебера западные ученые оценивают как крупного теоретика, сопоставимого с такими значительными фигурами, как Ф.Ницше, З.Фрейд, О.Шпенглер. Объективно социологическая доктрина Вебера противостояла марксистской концепции.

Арон весьма убедительно раскрывает лабораторию исследовательской мысли М.Вебера, который, выдвинув гипотезу о значении идеальных компонентов исторического процесса, затем скрупулезно проверяет ее, обращаясь к разнохарактерным религиозным феноменам. Так складывается общеисторическая интерпретация общественной динамики, особенно наглядно представленная генезисом капитализма. Он, по мнению Вебера, вызван к жизни этикой аскетического протестантизма. Французский социолог пытается вслед за Вебером раскрыть содержание грандиозного процесса рационализации. Истоки этого феномена Вебер усматривает в раннеиудейских и христианских пророчествах.

Что касается собственно капитализма, то Вебер видит важную черту западной цивилизации именно в том, что она покоится на идее религиозного отношения к профессиональному долгу. Богомольный иррационализм породил экономический и производственный рационализм в самой стойкой и совершенной социальной форме, которая когдалибо была известна истории. Хотя у Вебера отсутствует анализ экономической структуры общества предреформационного периода, его вывод о значении типа сознания, ценностнопрактических установок в общественной динамике кажется Арону довольно убедительным. Методология Вебера утвердилась сегодня как наиболее значимая и позволяющая расширить свои рамки.

Среди других проблем, которые исследует Арон в социологической концепции Вебера, представляет интерес понятие «рационализация». На пороге XX в. рационалистическая традиция часто выглядит несколько урезанной и доведенной до эпистемологии. Рациональное все чаще рассматривается как универсальная категория, охватывающая чистую логику в классическом или современном мышлении, диалектику и даже некоторые формы мистического опыта. Разумеется, этот тезис о едва ли не всеохватном смысле понятия рациональности требует, критического рассмотрения.

Характеризуя идеальные типы легитимной власти, Вебер, кроме рационального, основанного на вере в законность существующего порядка, выделяет также традиционный и харизматический. Особый интерес для Арона, судя по всему, представляет феномен харизмы. Это и понятно, ведь Вебер не застал тоталитарные режимы, показавшие механизм харизматического влияния на общественные процессы. Вебер стремится примирить рост всесильной бюрократии с верой в свободную конкуренцию при капитализме.

Арон выявляет противоречивость воззрений Вебера. Немецкий социолог, разрабатывая своеобразную концепцию всемирной истории, демонстрирует парадоксальное сочетание увлеченности либеральным индивидуализмом с едва ли не ницшеанским пессимизмом по поводу будущего человеческого рода. Тем не менее Вебер - основоположник современного мировоззрения, в основе которого лежат плюрализм и релятивизм, отказ от монокаузальности в интерпретации исторических феноменов.

Очерки Арона, воссоздающие историю социологической мысли в Европе, интересны не только тем, что они демонстрируют развитие политической философии. В воссоздании этапов прогресса социологии ощутима перекличка времен, исследовательский поиск тех механизмов, которые обусловливают социальную динамику. Французский ученый обратился к анализу идейного наследия крупнейших социологов последних веков. Продвигаясь от Монтескье к Веберу, Арон удерживает в сознании, по существу, одни и те же вопросы. Как развивается общество? Чем скрепляется его единство? Тяготеет оно к унификации или к разнообразию? Какие социальные формы демонстрируют свою стойкость? Куда движется история? Все эти проблемы, разумеется, не получили окончательного решения. Они возникают в новом историческом контексте как вызов времени и острой интеллектуальной мысли.

П.Гуревич, д. ф. н., проф.

Введение

Вглядимся в прошлое: науки освободили человеческий дух от опеки со стороны теологии и метафизики, опеки, необходимой в детстве, но безмерно затянувшейся. Вглядимся в настоящее: науки должны способствовать или своими методами, или своими выводами реорганизации общественных теорий. Вглядимся в будущее: приведенные в систему, науки станут перманентным духовным основанием общественного порядка, пока будет продолжаться на Земле деятельность рода человеческого.
Огюст Коша

Эта книга - или, может быть, следовало бы говорить о лекциях, лежащих в ее основе, - была подсказана мне практикой проведения Всемирных социологических конгрессов Всемирной социологической ассоциацией. С тех пор как в них стали принимать участие советские коллеги, эти конгрессы предоставляли единственную возможность слышать диалог, который вели, с одной стороны, социологи, отстаивающие учение про шлого века и трактующие его основные идеи как окончательно принятые наукой, и, с другой - социологи, обученные современным методам наблюдения и эксперимента, проведению зондажей с помощью анкет, вопросников или интервью. Следовало ли считать советских социологов - тех, кто знает законы истории, - принадлежащими к той же научной профессии, что и западные социологи? Или их следовало считать жертвами режима, неспособного отделить науку от идеологии, так как он трансформировал осадок прошлой науки в государственную истину, которую охранители веры нарекли наукой?

Этот диалог ученых или преподавателей тем больше меня очаровывал, что он одновременно был историкополитическим диалогом и собеседники разными путями приходили к результатам в некотором отношении сопоставимым. Социология марксистской ориентации склонна к интерпретации совокупности современных обществ, занимающих свое определенное место в ходе всеобщей истории. Капитализм следует за феодальным строем, как в свою очередь тот пришел на смену античному хозяйствованию и как социализм сменит капитализм. Прибавочная стоимость извлекалась меньшинством за счет массы трудящихся сначала посредством рабства, затем - крепостничества, сегодня - посредством системы наемного труда, завтра же, вслед за системой наемного труда, исчезнет прибавочная стоимость, а вместе с ней и классовые антагонизмы. Лишь азиатский способ производства, один из пяти перечисленных Марксом в работе «К критике политической экономии. Предисловие», был практически забыт, но, может быть, распри между русскими и китайцами побудят первых признать ту важность понятия азиатского способа производства и «орошаемой экономики», которую уже несколько лет подчеркивают западные социологи? Народный Китай оказался бы более уязвим для критика, если бы тот прибегнул к этому понятию, а СССР никогда его не использовал.

Марксизм наряду с социальной динамикой отражает и соци альную статику, если пользоваться терминологией Опоста Конта. Законы исторического развития вытекают из теории социальных структур, анализа производительных сил и производственных отношений; сами же теория и анализ основываются на философии, обычно именуемой диалектическим материализмом.

Такое учение является одновременно синтетическим (или глобальным), историческим и детерминистским. От отдельных общественных наук оно отличается обобщенным подходом, охватывающим каждое общество как систему или целостность, находящуюся в движении. Оно, стало быть, знает, в сущности, как то, что произойдет, так и то, что сейчас происходит. Оно предвещает неизбежный приход определенного способа производства - социализма. Будучи прогрессивным и в то же время детерминистским, оно не сомневается в том, что грядущий строй будет совершеннее прошлых укладов: разве не является развитие производительных сил одновременно движущей силой эволюции и гарантией прогресса?

Большинство западных социологов, в первую очередь американских, с безразличием воспринимают на Всемирных социологических конгрессах это монотонное изложение упрощенных и вульгаризированных марксистских идей. Они почти не обсуждают их больше в своих работах. Они игнорируют законы общества и истории, законы макросоциологии, если иметь в виду в данном случае двойной смысл глагола «игнорировать»: они их не ведают и безразличны к ним. Они не верят в истинность этих законов, не считают, что научная социология способна их формулировать и выявлять и что в поиске этих законов состоит их цель.

Американская социология, оказывавшая с 1945г. господствующее влияние на распространение социологических исследований в Европе и во всех некоммунистических странах, является, по сути дела, аналитической и эмпирической. Она умножает количество анкетных исследований, проводимых посредством вопросников и интервью с целью выявить, как живут, о чем думают, рассуждают, что испытывают люди, или, если хотите, социализированные индивиды. Как граждане голосуют во время разнообразных выборов, какие переменные величины оказывают влияние на поведение выборщиков: возраст, пол, место жительства, социопрофессиональные отличия, уровень дохода, религия и т.д.? В какой степени это поведение определяется или изменяется благодаря пропаганде кандидатов? В какой пропорции в ходе избирательной кампании избиратели меняют свои позиции? Каковы факторы этой вероятной смены позиций избирателями? Таковы некоторые из вопросов, которые поставит социолог, изучающий президентские выборы в США или во Франции, и ответы на которые позволят получить лишь анкеты. Нетрудно было бы привести и другие примеры - исследование жизни индустриальных рабочих, крестьян, анализ супружеских отношений, радио и телевидения, -: а также представить нескончаемый перечень вопросов, с которыми. социолог обращается или может обратиться к разным социализированным индивидам, институциональным или неинституционалъным общественным группам. Цель исследования - установить корреляции между социологическими переменными, выявить воздействие каждой из этих величин на поведение той или иной общественной группы, а также дать не априорное, а научное определение реальных групп, совокупностей, проявляющихся как общность, которая отличается от другой общности либо способом поведения, либо совместной приверженностью одинаковым ценностям, либо тенденцией к внезапным изменениям, провоцирующим компенсаторные реакции.

Было бы неверно утверждать, что, поскольку эта разновидность социологии является аналитической и эмпирической, она имеет дело лишь с индивидами, с их намерениями и побуждениями, чувствами и запросами. Напротив, она в состоянии выйти на реальные группы или совокупности, латентные классы, о которых не ведают даже те, кто к ним принадлежит образует конкретные целостности, Верно то, что коллективистская по своей природе реальность представляется индивидам в меньшей степени трансцендентной, чем имманентной. Объектом социологических наблюдений выступают только социализированные индивиды: есть общества, а не общество, и глобальное общество составлено из множества обществ.

Антитеза синтетической и исторической социологии, в сущности являющейся лишь идеологией, и социологии эмпирической и аналитической, которая в конечном счете представляет собой социографию, выглядит карикатурной. Таковой она была уже десять лет назад, когда я задумал писать эту книгу; в еще большей степени такова она сегодня, однако на конгрессах научные школы, увлекаемые логикой диалога и полемики, окарикатуривают себя.

Антитеза идеологии и социографии отнюдь не исключает того, что социология в СССР и США выполняет сходную функцию. здесь и там социология перестала быть критикой в марксистском смысле слова, она не ставит под сомнение фундаментальные принципы общественного строя; марксистская социология - потому что она оправдывает власть партии и государства (или пролетариата, если хотите), аналитическая социология в США - потому что имплицитно признает принципы американского общества.

Марксистская социология XIX в. была революционной: она заблаговременно приветствовала революцию, которая разрушит капиталистический строй. Впоследствии же в Советском Союзе спасительной революции принадлежало уже не будущее, а прошлое. Произошел окончательный разрыв, предска занный Марксом. С тех пор «за» сменило «против», и это было не избежно и соответствовало диалектике. Социология, рожденная революционным пафосом, отныне служит оправданию установленного порядка. Конечно, она сохраняет (или считается, что сохраняет) революционную функцию по отношению к обществам, не управляемым марксистсколенинскими партиями. Будучи консервативной в Советском Союзе, марксистская социология остается революционной или пытается оставаться таковой во Франции или в США. Однако наши коллеги в странах Востока плохо знают (а десять лет назад знали еще хуже) страны, еще не осуществившие свои революции. Обстоятельства вынуждали их оставаться жесткими в отношении тех стран, которые они сами не были в состоянии изучить, и проявлять без граничную снисходительность к собственной социальной среде.

Эмпирическая и аналитическая социология в США не представляет собой государственной идеологии; в еще меньшей степени она служит способом сознательного и добровольного возвеличивания американского общества. Американские социологи, как мне кажется, в большинстве своем либералы в том смысле этого слова, который оно приобрело за океаном: скорее демократы, чем республиканцы; они благосклонно относятся к социальному движению и интеграции чернокожих американцев и враждебно -г к расовой или религиозной дискриминации. Они критикуют американскую действительность во имя американских идей или идеалов, без колебаний признают ее многочисленные пороки, которые, как головы у легендарной гидры, вновь вырастают в изобилии сразу же после проведения реформ, направленных на устранение или смягчение обсуждаемых накануне реформ недостатков. Чернокожие американцы в состоянии реализовать право голоса, но что значит это право, если молодежь не находит работы? Некоторые чернокожие поступают в университеты, но что значат эти символические случаи, если в огромном большинстве школы, посещаемые чернокожими, более низкого уровня?

Короче говоря, советские социологи - консерваторы в отношении собственной страны и революционеры в отношении других стран. Американские социологи - реформисты, когда речь идет об их собственной стране и, по крайней мере имплицитно, в отношении других стран. Это противоречие между ними в 1966 г. уже не столь заметно, как в 1 959 г. С того времени количество эмпирических исследований в американском стиле, проводимых в Восточной Европе, возросло: по сравнению с СССР больше всего их, наверное, в Венгрии и Польше. Экспериментальные и количественные исследования четко ограниченных проблем получили развитие и там. Нельзя не представить себе в относительно близком будущем советскую социологию, также ставшую реформистской, по крайней мере в отношении СССР, в которой сочетается согласие по глобальным проблемам со спорами по частным вопросам. Такое сочетание сложнее осуществить в советском обществе, чем в американском или западном, по двум причинам. Марксистская идеология - более четкая, чем неявная идеология господствующей школы американской социологии; она требует, чтобы социологи следовали ей, а это гораздо труднее совместить с демократическими идеалами, чем приятие американскими социологами политического строя США. Кроме того, критика частностей не может заходить слишком далеко, не подрывая основ самой идеологии. В самом деле, идеология утверждает, что решительный разрыв исторического процесса произошел в 1917 г., когда взятие власти пролетариатом, или партией, позволило осуществить национализацию всех средств производства. Если после этого разрыва обычный ход вещей продолжается без заметных изменений, то как сохранить догму спасительной революции? Здесь мне представляется уместным повторить ироническое замечание, прозвучавшее после прочтения двух докладов - профессора П.Н. Федосеева и профессора Б. Барбера: советские социологи больше удовлетворены своим обществом, чем своей наукой, зато американские социологи более удовлетворены своей наукой, чем своим обществом.

В европейских странах, как и в странах «третьего мира», одновременно действуют две влиятельные силы: идеологическая и революционная, с одной стороны, эмпирическая и реформистская - с другой; в зависимости от обстоятельств заметнее та или другая.

В развитых странах, в частности в странах Западной Европы, американская социология уводит социологов «от революции к реформам», вместо того чтобы вести их «от реформ к революции». Во Франции, где революционный миф был особенно стойким, многие молодые ученые постепенно переходили на позиции реформизма по мере того, как эмпирическая работа заставляла их заменять глобальные подходы аналитическими и конкретными исследованиями.

Впрочем, нелегко учесть, насколько эта эволюция определяется социальными изменениями и насколько - социологической практикой. В Западной Европе ситуация становится все менее и менее революционной. Быстрый экономический рост, увеличивающиеся от поколения к поколению возможности социального продвижения не побуждают простых людей выходить на улицу. Если к этому добавить, что революционная партия связана с иностранной державой, а последняя являет собой образец все менее и менее поучительного режима, то поражает не упадок революционного пыла, а верность, несмотря ни на что, миллионов избирателей партии, считающей себя единственной наследницей революционных чаяний.

В Европе, как и в США, традиция критики (в марксистском смысле), традиция синтетической и исторической социологии живы. Чарльз Райт Миллс, Герберт Маркузе в США, Теодор Адорно в Германии, Л. Гольдман во Франции (неважно, лежит ли в основе их критики популизм или марксизм) - Все вместе набрасываются на формальную и неисторическую теорию в том виде, как она представлена в работах Толкотта Парсонса, а также на частичные эмпирические исследования, проведение которых свойственно почти всем социологам в мире, желающим сделать научную карьеру. Формальная теория и частичные исследования неразделимы логически или исторически. Многие, успешно занимающиеся проведением частичных исследований, безразличны или даже враждебно настроены по отношению к грандиозной теории Парсонса. Не все его последователи обречены заниматься мелкими исследованиями, многочисленность и разнообразие которых становятся помехой для синтезирования, обобщений. В сущности, социологи марксистской ориентации, стремящиеся оставаться в рамках глобальной или целостной критики существующего строя, в качестве своего противника имеют и формальную теорию, и частичные исследования в той мере, в какой оба противника не совмещаются друг с другом: если они когдалибо и представали более или менее связанными в обществе или в американской социологии, то это соединение не было ни необходимым, ни прочным.

Экономическая теория, именуемая формальной или абстрактной, была некогда отвергнута и историцистской школой, и шКолой, стремящейся использовать эмпирические методы. Обе эти школы, несмотря на общую враждебность по отношению к абстрактной и неисторической теории, в сущности разные. та и другая обратились и к теории, и к истории. Таким образом, социологические школы, враждебные формальной теории ПарСонса или нетеоретической социографии, так или иначе признают и историю, и теорию, по крайней мере они стремятся к концептуальному оформлению и поискам общих положений, каков бы ни был уровень их обобщений. В некоторых случаях они могут даже прийти скорее к революционным, чем реформистским выводам. Эмпирическая социология, если уж она занимается странами, называемыми на обычном языке развивающимися, выявляет множество препятствий, которые воздвигают на пути развития или модернизации общественные отношения или религиозные и этические традиции. Эмпирическая социология, созданная по американской методике, может при определенных обстоятельствах прийти к выводу, что лишь революционной власти под силу сокрушить эти препятствия. Опираясь на теорию развития, социология, именуемая аналитической, ощущает движение истории, что легко объясняется, поскольку эта теория представляет собой разновидность формализованной философии современной истории. Она также признает и формальную теорию, поскольку для сравнительного анализа обществ требуется концептуальная система - следовательно, разновидность того, что социологи сегодня называют теорией.

Семь лет назад, когда я принялся за эту книгу, я спрашивал себя: есть ли чтонибудь общее между марксистской социологией в том виде, как ее излагают социологи из Восточной Европы, и эмпирической социологией в той форме, в какой ее практикуют западные социологи вообще и американские в частности. Возврат к первоисточникам, исследование «великих учений исторической социологии» (если вспомнить название, которое я дал двум курсам, опубликованным «Центром университетской документации») имели конечной целью ответ на этот вопрос. Читатель не найдет в настоящей книге ответа, который я искал, но он найдет здесь другое. Если предположить, что ответ вообще возможен, то он выявится к концу той книги, какая должна последовать за этой, но еще не написана.

Разумеется, с самого начала я был настроен ответить на этот вопрос, и ответ - расплывчатый и неявный - содержится в данной книге. Между марксистской социологией Востока и парсонсовской социологией Запада, между великими учениями прошлого века и сегодняшними частичными и эмпирическими исследованиями существует определенная общность интересов, или, если хотите, некая преемственность. Как не признать связи между Марксом и Вебером, Вебером и Парсонсом, а также между Контом и Дюркгеймом, между последним, Марселем Моссом и Клодом ЛевиСтросом? Совершенно очевидно, что сегодняшние социологи - в определенном отношении наследники и продолжатели дела тех, кого некоторые называют предсоциологами. Само выражение «предсоциолог» подчеркивает, что историческое исследование сопряжено с трудностями, к выявлению которых и я хочу приступить. Каков бы ни был предмет истории - институт, нация или научная дисциплина, - его следует определить или обозначить его пределы, чтобы, исходя из этого, можно было проследить его становление. В крайнем случае французский или любой европейский историк может применить простой прием: кусок планеты, шестиугольник, пространство, расположенное между Атлантикой и Уралом, будет называться Францией или Европой, а историк расскажет, что происходило на этом пространстве. На деле же он никогда не пользуется таким топорным способом. Франция и Европа - не географические, а исторические понятия, и та и другая определяются единством институтов и идей, опознаваемых, хотя и изменяющихся, и определенной территорией. Дефиниция выводится из двусторонних связей между настоящим и прошлым, из сравнения сегодняшней Франции и Европы с Францией и Европой эпохи Просвещения или господства христианства. Хорош историк, сохраняющий специфику эпох, прослеживающий их смену и, наконец, учитывающий исторические константы, которые одни только и позволяют говорить о единой истории.

Трудность возрастает, когда предметом истории выступает дисциплина научная, псевдонаучная или полунаучная. С какой даты начинается социология? Какие авторы достойны считаться родоначальниками или основателями социологии? Какое определение социологии принять?

Я принял определение, которое признаю нестрогим, не считая его произвольным. Социология есть исследование, претендующее на научный подход к социальному как таковому либо на элементарном уровне межличностных отношений, либо на макроуровне больших совокупностей, классов, наций, цивилизаций, или, используя ходячее выражение, глобальных обществ. Это определение одинаково позволяет понять, почему непросто написать историю социологии и определить, где начинается и где заканчивается социология. Есть много способов выявления и научного замысла, и социального объекта. Требуется ли для социологии одновременно замысел и объект, или она начинает свое существование при наличии одного из них?

Все общества в определенной степени осознают себя. Многие из них стали объектом изучения - с претензией на объективность - в том или ином аспекте коллективной жизни. «Политика» Аристотеля кажется нам сочинением по политической социологии или сравнительным анализом политических режимов. Хотя «Политика» включает в себя также анализ семейных и экономических институтов, ее основу составляет анализ политического строя, организации управления на всех уровнях коллективной жизни, и особенно на том уровне, где преимущественно осуществляется социализация человека, - уровне полиса. Соразмерно тому, насколько замысел выявления социального как такового определяет социологическую мысль, скорее Монтескье, чем Аристотель, достоин быть представленным в этой книге в качестве основателя социологии. Но если бы научный замысел считался более существенным, чем видение социального, то Аристотель, вероятно, имел бы права, одинаковые с Монтескье или даже с Контом.

Более того. Источником современной социологии служат не только общественнополитические учения прошлого века, но и деловая статистика, обследования, эмпирические анкеты Профессор П. Лазарсфельд со своими учениками в течение нескольких лет проводит историческое исследование на базе этого другого источника современной социологии. Не без основания можно утверждать, что сегодняшняя эмпирическая и количественная социология большим обязана Ле Пле и Кегле, чем Монтескье и Конту. В конце концов, профессора Восточной Европы обращаются к сегодняшней социологии, в рамках которой они не ограничиваются законами исторической эволюции в том виде, в каком их сформулировал Маркс, а в свою очередь исследуют советскую действительность с помощью статистики, вопросников и интервью.

Социология XIX в., бесспорно, отражает время саморефлексии людей, время, когда социальное как таковое более конкретизировано в разных формах проявления: то как элементарное отношение между индивидами, то как глобальная сущность. Эта социология также выражает не совсем новый, но оригинальный по своему радикализму замысел собственно научного познания по образцу наук о природе и с той же целью: научное познание должно обеспечить людям господство над обществом или их историей, так же как физика и химия обеспечивают им господство над силами природы. Не следует ли этому познанию, чтобы быть научным, отказаться от синтетических и глобальных амбиций великих учений исторической социологии?

В поисках истоков современной социологии я пришел фактически к галерее интеллектуальных портретов, хотя отчетливо этого не осознавал. Я обращался к студентам и говорил с той свободой, которая позволяет импровизировать. Вместо постоянного сосредоточения на вычленении того, что вправе именоваться социологией, я старался подчеркнуть основные мысли социологов, рассматривая при этом их специфический социологический замысел и не забывая о том, что этот замысел в прошлом веке был неотделим от философских понятий и некоего политического идеала. Впрочем, может быть, поиному не получается и у социологов нашего времени, как только они отваживаются перейти в сферу макросоциологии и намечают глобальную интерпретацию общества.

Эти портреты - портреты социологов или философов? Не будем об этом спорить. Скажем, что речь идет о социальной философии относительно нового типа, о способе социологического мышления, отличающемся научностью и определенным видением социального, о способе мышления, получившем распространение в последнюю треть XX в. Хомо социологикус приходит на смену хомо экономикус. Университеты всего мира, независимо от общественного строя и континента, увеличивают число кафедр социологии; от конгресса к конгрессу, кажется, растет число публикаций по социологии. Социологи широко используют эмпирические методы, практикуют зондажи, используют свойственную им систему понятий; они изучают общество под определенным углом зрения, пользуясь особой оптикой. Этот способ мышления взращен традицией, истоки которой обнажает предлагаемая галерея портретов.

Почему же я выбрал этих семерых социологов? Почему в этой галерее отсутствуют СенСимон, Прудон, Спенсер? Наверное, я мог бы привести несколько разумных доводов. Конт через Дюркгейма, Маркс благодаря революциям XX в., Монтескье через посредство Токвиля, а Токвиль через американскую идеологию принадлежат настоящему времени. Что касается трех авторов второй части, то они уже были объединены Т. Парсонсом в его первой большой книге «Структура социального действия»; вдобавок они изучаются в наших университетах скорее как мэтры социологии, чем как ее родоначальники. Однако я погрешил бы против научной честности, если бы не сознался в личных мотивах выбора.

Я начал с Монтескье, которому раньше посвятил годовой курс лекций, потому что автора «О духе законов» можно считать одновременно политическим философом и социологом. В стиле классических философов он продолжает анализировать и сопоставлять политические режимы; в то же время он стремится постигнуть все области социального целого и выявить множественные связи между переменными величинами. Не исключено, что выбор первого автора был навеян мне воспоминаниями о главе, посвященной Монтескье, в работе Леона Брюнсвика «Прогресс сознания в западной философии». В этой главе он объявляет Монтескье не предтечей социологии, а социологом, чьи работы служат образцом применения аналитического метода в противоположность синтетическому методу Конта и его последователей.

Я также остановил внимание на Токвиле, потому что социологи, в особенности французские, чаще всего его игнорируют. Дюркгейм признавал в Монтескье своего предшественника: не думаю, что когдалибо он столь высоко ценил автора «О демократии в Америке», Во времена моей учебы в лицее или уже в вузе можно было коллекционировать дипломные работы по филологии, философии или социологии и при этом ни разу не услышать имени, которого не мог не знать заокеанский студент. В конце своей жизни, в условиях Второй империи, Токвиль сетовал по поводу испытываемого им чувства одиночества, еще худшего, чем то, которое он познал в пустынных пространствах Нового Света. Его посмертная судьба во Франции стала продолжением его испытаний последних лет. Познав триумфальный успех своей первой книги, этот потомок великого нормандского рода, сознательно и с грустью обратившийся к демократии, не сыграл во Франции (последовательно предававшейся гнусному эгоизму собственников, неистовству революционеров и деспотизму одного человека) той роли, к какой он стремился. Слишком либеральный для партии, из которой он вышел, недостаточно воодушевленный новыми идеями в глазах республиканцев, он не был принят ни правыми, ни левыми, и остался для всех подозрительным. Такова во Франции участь последователей английской или англоамериканской школы, я хочу сказать, уготованная тем французам, которые сравнивают или сравнивали, испытывая чувство ностальгии, бурные перипетии истории Франции начиная с 17 8 9 г. со свободой, какой пользуются англоязычные народы.

Политически изолированный благодаря самой манере сдержанной оценки демократии - движения скорее непреодолимого, чем идеального, - Токвиль противодействует некоторым направляющим идеям социологической школы, зачинателем которой, по крайней мере во Франции, считается Конт, а главным представителем - Дюркгейм. Социология включает в себя тематизацию социального как такового, она не допускает сведения политических институтов, способа правления к общественному базису или их дедуцирования из структурных особенностей общественного строя. Итак, переход от тематизации социального к обесцениванию политики или к отрицанию политической специфики совершается легко: в разных формах тот же сдвиг мы находим не только у Конта, но и у Маркса и Дюркгейма. Разгоревшийся сразу после войны исторический конфликт между режимами либеральной демократии и однопартийными режимами - и те и другие относятся к обществам,называемым Токвилем демократическими, а Контом - индустриальными, - отражает современность, постигаемую с помощью альтернативы, которой заканчивается работа «О демок ратии в Америке»: «Нации нашего времени не могут не обеспечи вать в своей среде равенства условий существования; но от них зависит, приведет ли их такое равенство к рабству или свободе, к просвещению или варварству, к процветанию или нищете».

Меня могут спросить, почему в своем выборе я предпочел Конта СенСимону? Причина проста. Каким бы ни было участие, приписываемое самому СенСимону в так называемом сенсимоновском проекте, последний не образует синтетической совокупности, сравнимой с контовским проектом. Если допустить, что большинство тем позитивизма было уже представлено в работах графа СенСимона - выразителя духа времени, - то надо сказать, что темы эти организуются строго философски лишь благодаря странному гению студента Политехнической школы, питавшего вначале честолюбивый замысел охватить все знание эпохи, но вскоре замкнувшегося в созданной им самим интеллектуальной конструкции.

В этой галерее портретов не представлен Прудон - хотя его творчество мне близко, - потому что я вижу в нем скорее плюралиста и социалиста, чем социолога. Не то чтобы у него не было также социологического взгляда на ход истории (то же можно было бы сказать и о всех социалистах), но из его книг нелегко извлекать эквивалент того, что предлагают историку социологической мысли «Курс позитивной философии» или «Капитал». Что касается Спенсера, то я охотно признаю, что ему принадлежит заметное место. Однако портрет требует глубокого знания оригинала. Я несколько раз перечитал основные работы семи авторов, которых называю «основателями» социологии. Я не могу сказать того же о работах Спенсера.

Портреты и тем более эскизы (каждая глава скорее эскиз) всегда в той или иной степени отражают личность художника. Перечитывая первую часть через семь лет, а вторую - по прошествии пяти лет, я ощутил, что различаю замысел, которым руководствовался при подготовке каждого из этих сообщений и который, возможно, не осознавал в то время. Я явно стремился защитить Монтескье и Токвиля от нападок ортодоксальных социологов и добиться, чтобы парламентарий из Жиронды и депутат от ЛаМанша были признаны достойными занять свое место среди основателей социологии, хотя и тот и другой избежали социологизма и поддержали автономию (в каузальном значении) и даже определенный примат (в гуманном смысле) политического строя по отношению к социальной структуре или к общественному базису.

Поскольку Конт уже давно получил признание, изложение его учения преследует другую цель. В главе намечена тенденция толкования его творчества как исходящего из оригинальной интуиции. Таким образом, может быть, это привело меня к тому, чтобы придать социологической философии Конта больше системности, чем у него есть, но об этом мы еще поговорим.

Полемичность изложения марксистского учения направлена не столько против Маркса, сколько против интерпретаций, ставших модными 10 лет тому назад, в контексте которых «Капитал» подчинили «Экономическофилософским рукописям» 1844 г. и неверно судили о разрыве между работами молодого Маркса (до 1845 г.) и периода его зрелости. В то же время я хотел подчерюгуть идеи Маркса, имеющие исторически важное значение, которые сохранили и использовали марксисты II и III Интернационалов. В связи с этим я поступился углубленным анализом различий между той критикой, которую Маркс вел с 1841 по 1844 г., и критикой политической экономии, содержащейся в его великих книгах (к такому анализу я уже приступил в другом курсе лекций и надеюсь когданибудь его возобновить). Этот решающий момент подчеркнул Луи Альтюссер: преемственность либо отсутствие преемственности между молодым Марксом и Марксом - автором «Капитала» зависит от смысла, вкладываемого в сущности в одно и то же слово «критика» на двух этапах его пути.

Три главы второй части представляются мне более академичными, может быть, менее целеустремленными. Между тем я боюсь, что был несправедлив по отношению к Дюркгейму, к чьим идеям я всегда испытывал антипатию. Вероятно, мне стоило большого труда терпеть социологизм, на который столь часто выходят социологический анализ и глубокая интуиция Дюркгейма. Я, очевидно, несправедливо преувеличил область спорного в его работах - я имею в виду его философию.

Я равнодушно представил автора «Трактата по общей социологии», Несмотря на то что 30 лет тому назад посвятил ему статью, пронизанную неприязнью. Парето - одиночка, и, старея, я ощущаю себя близким к «проклятым авторам», даже если они отчасти стоят проклятий, выпавших на их долю. Кроме того, паретовский цинизм вошел в привычку. Один из моих друзейфилософов принимает Парето за дурачка (ему следовало бы по крайней мере уточнить: философского дурачка), и я не знаю, пожалуй, ни единого профессора, который (как тридцать лет тому назад Селестан Бутле) не может слышать ссылок на Вильфредо Парето без того, чтобы дать волю своему гневу, вскипающему в нем при одном лишь упоминании, имени велико го экономиста, автора социологического монумента, чье место в истории мысли его потомки еще не сумели определить.

Вынужденный сдерживаться, чтобы признать заслуги Дюркгейма, бесстрастный в отношении к Парето, я восхищен Максом Вебером, перед которым преклоняюсь с молодости, хотя и чувствую себя очень далеким от него в понимании многих проблем, в том числе важнейших. Как бы то ни было, Вебер никогда не раздражает меня, даже если я опровергаю его, в то время как, даже признавая логику аргументов Дюркгейма, мне случается испытывать неловкость. Я оставляю психоаналитикам и социологам труд объяснить эти реакции, вероятно, недостойные ученого. Несмотря ни на что, я принял некоторые меры предосторожности против самого себя, увеличив число цитат, конечно, помня при этом, что выбор цитат, как и статистических данных, оставляет большое место произволу.

Наконец последнее слово: в заключение первой части я при числяю себя к школе либеральных социологов Монтескье, Токви ля, к которым я прибавляю Эли Алеви. Я это делаю не без иронии («запоздалый родственник»), которая ускользнула от критиков этой книги, появившихся уже в PITTA и Великобритании. Мне представляется небесполезным добавить, что я не обязан никакому влиянию Монтескье или Токвиля, работы которых я серьезно изучал лишь в последние 10 лет. Зато я читал и перечитывал 3 5 лет книги Маркса. Я неоднократно пользовался риторическим методом параллели или противопоставления Токвиль - Маркс, в частности в первой главе «Опыта о свободах». Я пришел к Токвилю через марксизм, немецкую философию, опираясь на наблюдения за сегодняшним миром. Я никогда не колебался между «О демократии в Америке» и «Капиталом». Как и большинство французских студентов и профессоров, я не читал «О демократии в Америке» до того, как в 1930 г. попытался впервые и безуспешно доказать самому себе, что Маркс сказал правду и что капитализм раз и навсегда осужден «Капиталом». Почти вопреки собственному желанию я продолжаю больше интересоваться загадками «Капитала», чем чистой и печальной прозой «О демократии в Америке». Если судить по моим выводам, то я принадлежу к английской школе; своим ста новлением я обязан главным образом немецкой школе.

Эта книга подготовлена гном Ги Берже, аудитором Расчетной палаты. Его вклад - это гораздо больше, чем правка лекций, которые не были заранее изложены письменно и в которых было много ошибок. Он обогатил текст цитатами, примечаниями, уточнениями. Эта книга многим ему обязана, и я ему выражаю свою горячую и дружескую признательность.

LES ÉTAPES DE LA PENSÉE SOCIOLOGIQUE

Gallimard Paris 1967

Раймон Арон

Этапы развития

социологической мысли

Общая редакция и предисловие д.ф.н. П.С.Гуревича

Перевод с французского

ИЗДАТЕЛЬСКАЯ ГРУППА «ПРОГРЕСС»

«УНИВЕРС»

Редакционная коллегия: Т.А. АЛЕКСЕЕВА, П.С. ГУРЕВИЧ, В.А. ЛЕКТОРСКИЙ. B.C. СТЕПИН

Перевод с французского: А.И. РЫЧАГОВ, В.А. СКИБА

Редактор М.Ф. НОСОВА

А 8 4 Этапы развития социологической мысли/Общ, ред. и предисл. П.С. Гуревича. - М.: Издательская группа «Прогресс» - «Политика», 1992. - 608 с.

Вопросы власти, социального равенства, диктатуры и демо­кратии - вот круг вечных, а сегодня особенно злободневных тем, затронутых известным французским социологом в серии эс­се, посвященных Монтескье, Конту, Марксу, Токвилю, Дюркгей-му, Парето и Веберу.

0202000000-024 А " 006(01)-93 КБ 41 - 3 " 92 ББК ЬО.5

© ÉditionsGallimard,1967. © Перевод на русский язык - А/О Издательская группа «Прогресс» ISBN-5-01-003727-0 1993

ФИЛОСОФ В СОЦИОЛОГИИ, СОЦИОЛОГ В ФИЛОСОФИИ

Предлагаемая книга - по существу, первое отечественное издание трудов видного мыслителя-социолога нашего столетия Раймона Арона. В течение десятилетий этот французский уче­ный изобличался в нашей литературе как автор концепций «деидеологизации», «индустриального общества», «технологи­ческого детерминизма». При этом сами работы Р.Арона, есте­ственно, не публиковались. Внимание фиксировалось только на антимарксистской направленности работ социолога.

Теоретическая деятельность Р.Арона отнюдь не сводилась к критике марксизма. Диапазон его увлечений широк. Он по­стоянно проводил сравнение между позициями различных уче­ных, вполне оправдывая по отношению к себе ту характери­стику, которую он дал А. де Токвилю; сам Арон был в значи­тельной мере компаративистом. Об этом наглядно свидетель­ствует публикуемая работа - «Этапы развития социологической мысли».

Р.Арон, несомненно, крупнейший представитель современ­ной социологической мысли. Но он обнаружил интерес и к вопросам философии истории. Французский ученый, судя по всему, стремился сделать социальное мышление острым, все­проникающим, прозорливым. Философия - это очевидно - нуждается в конкретных теоретических социологических раз­работках. Но и сама социология не чужда философской ре­флексии. Она притязает на создание всесторонней социально-философской концепции.

Р.Арон опубликовал десятки работ по проблемам социаль­ной философии, политической социологии, международных отношений, истории социологической мысли, социологии со­знания. Оценку, которую Арон дал О.Конту, можно переадре­совать ему самому: философ в социологии, социолог в фило­софии.

Раймон Арон родился в 1905 г. в лотарингском городке Рамбервиллере. С 1924 по 1928 г. учился в Высшей нормаль­ной школе вместе с Ж. П.Сартром и П.Низаном. Огромное влияние на юношу оказали профессора по философии Ален (настоящее имя Шартье) и Л.Брюнсвик. Их имена, их взгляды упоминаются в публикуемой книге.

Полученное образование позволяло юноше стать препода­вателем философии в лицее. Окончив Высшую нормальную школу, Арон отправился в Германию. Такова была традиция: желая пополнить образование, философы всегда ехали в эту страну. Юношу потрясли ярый национализм немцев и первая крупная победа национал-социалистов. Начиная с этого време­ни, между 1930 и 1933 гг., Арон жил в угнетающей атмосфе­ре ожидания новой войны.

После завершения образования Арон преподает в Тулуз-ском университете. Основная сфера его интересов - филосо­фия. В Германии он познакомился с феноменологией Гуссер­ля, которую тогда знали немногие. Он читал также труды ран­него Хайдеггера, сочинения философов истории, в частности М.Вебера, работы по психоанализу. Фрейдизм был постоянной темой споров Арона с Сартром. Последний отрицал различие между психикой и сознанием. Арону же казалось, что психо­анализ неприемлем для него, поскольку он использует поня­тие подсознания.

Когда нацисты оккупировали Францию, Арон перебрался в Лондон и участвовал в редактировании журнала «Франс либр». На протяжении военных лет он печатал ежемесячные анализы положения дел в вишистской Франции - «Французскую хро­нику». После освобождения страны Арон вернулся во Фран­цию. Он стал политическим обозревателем влиятельной газеты «Фигаро» (1947-1977). В 1955 г. он возглавил кафедру со­циологии в Сорбонне. С этого времени он плодотворно зани­мается исследовательской работой как социолог.

С конца 70-х гг. Арон сотрудничает в журнале «Экспресс», а в 1981 г. становится президентом редакционного комитета этого еженедельника. В 1978 г. он вместе со своими едино­мышленниками создал журнал «Коммантер» и стал его глав­ным редактором. Журнал избрал в качестве девиза слова Фу-кидида: «Нет счастья без свободы и нет свободы без мужест­ва и отваги». Это издание было своеобразной социальной ла­бораторией, где анализировались общественные и политические процессы. Здесь публиковались статьи по фило­софским проблемам, по вопросам международных отношений. Затрагивались также социальные темы, вопросы литературы и искусства. На протяжении десятилетий Арон выступал как публицист, пытавшийся при оценке актуальных событий апел-

лировать к арсеналу философских и социологических знаний. Умер он в Париже в 1983г.

Арон входил в состав Экономического и социального сове­та Четвертой и Пятой республик. В 1963 г. его избрали чле­ном Академии моральных и политических наук. Он был почет­ным доктором Гарвардского, Базельского, Брюссельского уни­верситетов, почетным членом американской Академии ис­кусств и наук. С 1962 г. он вице-президент Всемирной социологической ассоциации.

Французская социологическая мысль демонстрирует широ­кий спектр политических предпочтений. Казалось бы, Арон в соответствии с полученным образованием мог оказаться ради­калом, как это случилось с другом его детства Ж. П.Сартром, с М.Мерло-Понти. Однако выдающийся социолог стал вырази­телем либеральной традиции, которая исповедует верность принципам демократии, свободной конкуренции, частного предпринимательства. Либерализм в его новейших версиях получил широкое распространение в англосаксонских странах. Истоки этой традиции во французской социологии прослежи­ваются у А. де Токвиля и Б.Констана.

Книга Р. Арона «Этапы развития социологической мысли» необычна по жанру. В ней прослеживается история социоло­гии в Европе, но, строго говоря, отсутствует собственная, чет­ко артикулированная и развернутая позиция автора. Точнее сказать, она видна лишь по частным ремаркам. Арон не стре­мится «подытожить» представленные точки зрения, свести разносторонний материал к окончательной, последней оценке. Напротив, он видит свою задачу в сопоставлении взглядов крупнейших социальных мыслителей, начиная от Аристотеля и кончая М.Вебером. Демонстрируя самые несхожие и противо­речивые воззрения, автор подчеркивает как сложность обще­ственной жизни, так и наличие различных ее концептуальных толкований. Работа выстраивается не вокруг проблем, а вок­руг имен. Арон исходит из факта индивидуальности социаль­ного мыслителя. Социологическое творчество, как и философ­ское, уникально, персонифицированно.

О своем согласии или несогласии с позицией конкретного ученого автор заявляет буквально в придаточном предложе­нии. Критикуя ту или иную концепцию, он не заботится о все­сторонней аргументации. Порою неожиданно заявляет, что этот социолог - скажем, Дюркгейм - ему вообще не нравит­ся, поэтому, мол, трудно добиться отточенности в пересказе...

Чего же в таком случае добивается Арон? Он предостере­гает от педантичности. В социологии нет истин на все века.

Она предлагает определенные мыслительные схемы, которые могут показаться изжитыми, неверными. Но в ином социаль­ном контексте эти версии возникают вновь и опять обретают актуальность. Стало быть, лучше говорить об этапах, нежели об истории социологической мысли. Правильнее также сопо­ставлять точки зрения, а не одобрять их или критиковать.

В избранном жанре Арон достигает виртуозности. Он ведет нас от проблемы к проблеме, от темы к теме. Мы воспринима­ем каждого ученого в живом сплетении присущих ему пара­доксов. Мы ощущаем также меру исторической дальновидно­сти проницательных социологов. Перед нами подлинная лабо­ратория социальной мысли...

Французский исследователь полагает, что начать историю социологии можно было бы с Монтескье. Ведь именно он в стиле классических философов продолжал анализировать и сопоставлять политические режимы, в то же время стремясь постигнуть все области социального целого и выявить множе­ственные связи между переменными величинами. Арон пола­гает, что толкование Монтескье социологических принципов представляется в ряде случаев более современным, чем у Кон-та. Первый и рассматривается как один из основоположников социологической доктрины.

Арон подчеркивает, что в трудах Монтескье есть рекомен­дации, касающиеся всеобщих законов человеческой природы. Они дают право если не установить, каким конкретно должен быть тот или иной институт, то по крайней мере осудить неко­торые из них, например рабство. Видя, насколько многочис­ленны определяющие факторы, Монтескье пытался выявить нечто составляющее единство исторических систем.

Если Монтескье осознает разнообразие во всем, что каса­ется людей и общественных явлений, то Конт, напротив, прежде всего социолог, который исходит из единства людей, всей истории человечества.

К сожалению, Арон уделяет мало внимания философско-антропологическим взглядам Конта. Отметив, что для Конта важно, чтобы любое общество имело свой порядок, который можно было бы разглядеть в разнообразии обществ, Арон пе­реходит к рассмотрению других аспектов «позитивной социо­логии». Между тем, рассуждая о человеческой природе, пози­тивисты обращаются и к некоторым сторонам человеческой субъективности. Если бы человек, рассуждают они, с самого начала мог понять, что мир подчинен неизменным законам, то, не имея возможности познавать их и управлять ими, он бы впал в малодушие и не смог выйти из апатии и умственного оцепенения.

Наряду с антропологическим измерением прогресса Кош. развил идею, связанную с концепцией индустриального обще­ства, критикуя либеральных экономистов и социалистов. В от­личие от экономистов, считающих основными причинами рос­та свободу и конкуренцию, основатель позитивизма принадле­жит к школе, представителей которых Арон называет поли­техниками-организаторами.

Сам Арон в 1963 г. опубликовал курс лекций, прочитан­ный им в Сорбонне в 1955-1956 гг., под названием «Восем­надцать лекций об индустриальном обществе». Понятие инду­стриального общества давало ему возможность провести срав­нение между капиталистическим и социалистическим обще­ством. Термин «рост», использованный Ароном, уже существовал в литературе. Первой серьезной книгой по этому вопросу была работа Колина Кларка «Экономический про­гресс». Однако Арон установил связь экономического роста, определяемого чисто математическим путем, с общественны­ми отношениями, с возможными видами роста. В этом смысле был осуществлен переход от Колина Кларка и Жана Фурастье к новой версии недогматического марксизма.

Касаясь социологической концепции Маркса, Арон в своих очерках по социологии пытается ответить на вопросы, кото-pibie уже были поставлены в связи с учениями Монтескье и Конта. Как толковал Маркс свою эпоху? Какова его теория общества? Каково его видение истории? Какую связь он уста­навливает между социологией, философией истории и полити­кой? По мнению Арона, Маркс не был ни философом техни­ки, ни философом отчуждения. Он представлял собою социо­лога и экономиста капиталистического строя. Учение Маркса - это анализ буржуазного строя.

В чем Арон усматривает разницу между позициями Конта и Маркса? Оба они видели отличие индустриального общества от военного, феодального, теологического. Однако если Конт пытался найти средства устранения выявленных антагонизмов, примирения противоречий, то Маркс, напротив, стремился раскрыть невозможность какого-либо иного устранения кол­лизий, кроме как на путях классовой борьбы.

По нашему мнению, Арону удается выявить концептуаль­ные противоречия внутри марксизма. Такая работа мысли по­лезна для наших обществоведов прежде всего потому, что на протяжении многих десятилетий в отечественной литературе само предположение, что у основоположника научного ком­мунизма не всегда сходились концы с концами, расценивалось как кощунственное. Так, в гегелевском понимании дух самоот­чуждается в своих творениях, он создает интеллектуальные и социальные конструкции и проецируется вне самого себя. В

марксизме же, включая и его первоначальный вариант («моло­дой Маркс»), процесс отчуждения вместо того, чтобы быть философски или метафизически неизбежным, становится от­ражением социологического процесса, в ходе которого люди или общества создают коллективные организации, где они ут­рачивают самих себя. По мнению Арона, философские вопро­сы - всеобщность индивида, целостный человек, отчуждение - воодушевляют и направляют целостный анализ, содержащий­ся в зрелых произведениях Маркса.

Переходя к рассмотрению социологической концепции А. де Токвиля, Арон отмечает, что этот исследователь, в отли­чие от Конта и Маркса, в качестве первичного факта, опреде­ляющего специфику современного общества, выдвигал фено­мен демократии. С того времени, как в 1835 г. вышел в свет первый том «Демократии в Америке», его автор стал одним из известнейших политических мыслителей Европы.

Токвиль был не только политическим философом, но и ис­ториком. Его имя называют рядом с именами Гизо, Тьерри, Минье, Мишле, Кине. Он одним из первых приступил к тща­тельному разбору документов, связанных с Великой француз­ской революцией. Однако основной вклад в науку сделан все-таки Токвилем-социологом. Для выражения политических взглядов Токвиля часто пользуются понятием «аристократиче­ский либерализм». Это означает, что для французского мысли­теля категория свободы не безбрежна и содержит в себе по­пытки ограничения своих пределов. Токвиль был также убеж­ден в том, что в либеральном обществе должны быть элиты, выражающие интеллектуальное и духовное содержание вре­мени.

Токвиль - эту мысль подчеркивает Арон, - констатируя некоторые признаки, вытекающие из сущности любого совре­менного или демократического общества, добавляет, что при этих общих основаниях наблюдается плюрализм возможных политических режимов. Демократические общества могут быть либеральными или деспотичными.

Арон справедливо подчеркивает, что Токвиля, по существу, интересовала одна проблема: при каких условиях общество, в котором обнаружилась тенденция к единообразию судеб ин­дивидов, может не погрузиться в деспотизм? Вообще говоря, как можно совместить равенство и свободу? В современных политических и философских дискуссиях эта тема предстает в обстоятельной аранжировке. Мы видим между свободой и ра­венством огромное противоречие. Последовательно воплощен­ная идея свободы разрушает равенство. Если, скажем, мы про­возглашаем свободу рыночной стихии, то создаем неравенст­во. Если мы провозглашаем равенство как универсальное цен-

ностное строение, то тем самым ущемляем свободу. Скажем, свободу предпринимательства.

В современной исторической науке все чаще проводится мысль о том, что Великая французская революция была для Франции не столько эпохальным событием, сколько нацио­нальной катастрофой. В прошлом веке только два мыслителя - Алексис де Токвиль и Ипполит Тэн - отрицательно отно­сились к этому историческому катаклизму. Они подчеркивали, что свобода не была изобретением XVII-XVIII вв. Вместе с тем они предостерегали от многочисленных социальных след­ствий осуществленного поворота.

Вторую половину XIX в. Арон характеризует как перелом­ную эпоху, хотя в современной ретроспективе она выглядит вполне благополучной. Это время представлено у него тремя виднейшими социологами - Э.Дюркгеймом, В.Парето и М.Ве-бером. Каждый из них стремился осмыслить итоги минувшего века и заглянуть в новое столетие. Они составляли одно поко­ление. Это позволило автору показать, что в лоне одного века их представления о современном обществе были весьма раз­личны. Основные темы социологической рефлексии возника­ют, следовательно, в индивидуальной аранжировке.

Разумеется, названные исследователи исходили из установ­ки, что общественные процессы, как бы сложны они ни были, можно разгадать. Несмотря на кажущуюся иррациональность многих социальных феноменов, социолог может учесть проти­востоящие друг другу общественные факторы и направить ис­торическую динамику в нужное русло. Их работы пронизыва­ет всеобъемлющая вера в рационалистическое знание.

В обстановке мирного развития Европы, плавного прогрес­са без войн и революций они, однако, увидели мучительные коллизии рождающегося века и постарались разгадать сущест­во тех парадоксов, которые попали в поле их зрения. Дюрк-гейм, Парето, Вебер сумели раскрыть кризисные процессы новой эпохи, уловить импульсы глубочайших изменений в со­циуме. Каждый из них обратил внимание на зерно будущих социальных противоречий и осветил их в широкой социокуль­турной перспективе.

В первой части своей книги Арон подчеркивал, что Марк-сова концепция современного общества отвечает социоисто-рическим условиям, для которых характерны острые социаль­ные конфликты, иерархическое социальное устройство, разде­ление общества на социальные группы, различающиеся стату­сом, классовой принадлежностью, обладанием властью. Однако Марксова схема не имела универсального значения. Например, в США революция - не столько священный мо­мент в истории, сколько непрерывный исторический процесс,

подразумевающий изменения сначала в сфере технологии, а затем, чуть ли не автоматически, в социальной сфере. Это об­стоятельство ставит США вне европейских форм, на которых основывается Марксова модель общественного развития, его учение о классах и классовой борьбе.

Дюркгейм представил принципиально иную модель совре­менного общества, которая часто рассматривается как полная противоположность и антитеза модели Маркса. Для Дюркгей-ма центральная тенденция общества - движение к социаль­ной солидарности, основанной на новых формах структурной независимости, цементируемой нормативным единством обще­значимых коллективных представлений.

Возможно ли применение Дюркгеймовой модели к амери­канскому обществу? Французский социолог в наименьшей степени был знаком с современной ему американской дейст­вительностью. Он был в курсе интеллектуальных, но не соци­альных процессов в США. Дюркгейм поддерживал связь с американскими журналами, был хорошо знаком с американ­ской этнографической литературой, предпринял серьезное ис­следование вклада США в философию прагматизма. Тем не менее в его трудах трудно найти упоминание о жизни США.

Одна из важнейших характеристик современного обще­ства, по Дюркгейму, - состояние аномии - понятие, которое вошло в американский социологический словарь с такой же легкостью и в столь же искаженной форме, как Марксово по­нятие отчуждения.

Повышенный интерес к морали побудил Дюркгейма к уг­лубленному анализу той связи, которая существует между мо­ралью и религией. По Дюркгейму, для разрешения норматив­ного кризиса современного общества необходимо установить на эмпирической и теоретической основе, какая моральная си­стема и какая религия соответствуют этому обществу.

Преобразование общества в истолковании Дюркгейма включает, таким образом, создание общей для всех моральной системы, заменяющей прежнюю. Напомним, что Токвиль был глубоко убежден в том, что, именно религия может сохранить элементарные основы общественности. Однако он видел, что христианство пронизывает далеко не все стороны обществен­ной жизни. Поэтому он рассматривал общество в его реаль­ном, а не идеальном состоянии, изыскивая способ, который позволил бы обеспечить более или менее устойчивое соответ­ствие нравственному идеалу.

Арон не случайно обращает внимание на тот факт, что все названные во второй части работы социологи усматривают де­ржавную тему социологии в конфронтации религии и науки. Каждый из них признавал Контову мысль о том, что общества

могут поддерживать присущую им связность только общими верованиями. Все они констатировали, что трансцендентная вера, передаваемая по традиции, оказалась поколебленной развитием научной мысли.

Для Дюркгейма потребность создать научную мораль сти­мулировала изучение разнообразных связей между религией и наукой. Арон тщательно анализирует не только общую кон­цепцию французского социолога. Он рассматривает три боль­шие его книги - «О разделении общественного труда», «Са­моубийство», «Элементарные формы религиозной жизни» - как принципиальные вехи его интеллектуального пути.

За последние годы отечественные читатели имели возмож­ность познакомиться с трудами Э. Дюркгейма и М. Вебера. Им посвящены исследования, в которых рассматриваются различ­ные аспекты их социологических концепций. Это нельзя ска­зать, к сожалению, о Вильфредо Парето. Его произведения не переводились на русский язык, нет и специальных книг, по­священных ему как социальному мыслителю. По мнению Аро­на, социологи, о которых идет речь в его работе, были в то же время и политическими философами. Следовали ли они тради­ции, начало которой положил Конт, или традиции Маркса, макросоциологи занимались политическими проблемами в той же мере, что и социальными.

По мнению Арона, подход Дюркгейма и Вебера к социаль­ным вопросам не отличался существенным образом от подхо­да Конта и Маркса. Дюркгейм в качестве точки отсчета берет конфликт и господство, но проводит четкое различие между конфликтами социальных групп и классов, с одной стороны, и всеобщим фактором господства - с другой. Вебер доводит до конца эпистемологический разрыв между анализом общества и принципами действия. Его социология, подобно домарксовой философии, учит понимать общество, но не изменять его.

Анализируя взгляды Парето на буржуазный парламента­ризм, Арон сравнивает их со взглядами Вебера. При этом он отмечает, что в отличие от Вебера, который надеялся, что уси­ление роли парламентских институтов положительным обра­зом скажется на управлении обществом, итальянский социо­лог относился к парламентаризму с неприкрытой иронией. Причиной этого было отсутствие, с его точки зрения, у парла­ментариев качества, необходимого для любого рода аристо­кратии и нации как таковой, - энергии, способности в случае нужды прибегнуть к силе.

Еще один аспект теоретических воззрений Парето - это проблема бюрократии. Арон отмечает, что, хотя эта проблема занимала как Парето, так и Вебера, их взгляды по этому воп­росу существенно расходились. Парето, избрав в качестве от-

правкой точки чистую экономику и либеральную модель, тес­но связывает бюрократию с государством, протекционизмом, мерами, принимаемыми или рекомендуемыми политиками в своих собственных интересах, под предлогом более справед­ливого распределения богатства и улучшения положения масс. В отличие от Парето Вебер видит причину бюрократизации не в демагогах и плутократах, не в налогах или необходимости потворствовать избирателям. Он рассматривает это явление как неодолимое движение, обусловленное самой природой труда на промышленных предприятиях или характером соци­альных отношений независимо от частного или общественного характера собственности на средства производства и т.д.

Какие теоретические проблемы поставил перед Парето ис­торический опыт? - спрашивает Арон. Во-первых, итальян­ский социолог должен был объяснить разительное сходство между религиозными и политическими идеологиями, постоян­ство определенных явлений, составляющих социально-полити­ческую систему. Во-вторых, на основе этой статической тео­рии Парето должен был рассмотреть направление развития общества в свете прогресса бюрократии. Теория остатков и производных разрешила первую проблему, всеобщая теория равновесия и отношений взаимозависимости - вторую. Но эти две теории сами подчинены метатеории, другими словами, созданной Парето концепции науки.

Сопоставляя социальные доктрины К.Маркса и М.Вебера, Арон не скрывает своих исследовательских симпатий к по­следнему. Он подчеркивает, что ценностный подход к обще­ственным процессам гораздо продуктивнее, нежели экономи­ческий детерминизм. Макса Вебера западные ученые оценива­ют как крупного теоретика, сопоставимого с такими значи­тельными фигурами, как Ф.Ницше, З.Фрейд, О.Шпенглер. Объективно социологическая доктрина Вебера противостояла марксистской концепции.

Арон весьма убедительно раскрывает лабораторию иссле­довательской мысли М.Вебера, который, выдвинув гипотезу о значении идеальных компонентов исторического процесса, за­тем скрупулезно проверяет ее, обращаясь к разнохарактер­ным религиозным феноменам. Так складывается общеистори­ческая интерпретация общественной динамики, особенно на­глядно представленная генезисом капитализма. Он, по мнению Вебера, вызван к жизни этикой аскетического протестантиз­ма. Французский социолог пытается вслед за Вебером рас­крыть содержание грандиозного процесса рационализации. Истоки этого феномена Вебер усматривает в раннеиудейских и христианских пророчествах.

Что касается собственно капитализма, то Вебер видит важ­ную черту западной цивилизации именно в том, что она поко­ится на идее религиозного отношения к профессиональному долгу. Богомольный иррационализм породил экономический и производственный рационализм в самой стойкой и совершен­ной социальной форме, которая когда-либо была известна ис­тории. Хотя у Вебера отсутствует анализ экономической структуры общества предреформационного периода, его вы­вод о значении типа сознания, ценностно-практических уста­новок в общественной динамике кажется Арону довольно убедительным. Методология Вебера утвердилась сегодня как наиболее значимая и позволяющая расширить свои рамки.

Среди других проблем, которые исследует Арон в социоло­гической концепции Вебера, представляет интерес понятие «рационализация». На пороге XX в. рационалистическая тради­ция часто выглядит несколько урезанной и доведенной до эпи­стемологии. Рациональное все чаще рассматривается как уни­версальная категория, охватывающая чистую логику в класси­ческом или современном мышлении, диалектику и даже неко­торые формы мистического опыта. Разумеется, этот тезис о едва ли не всеохватном смысле понятия рациональности тре­бует, критического рассмотрения.

Характеризуя идеальные типы легитимной власти, Вебер, кроме рационального, основанного на вере в законность суще­ствующего порядка, выделяет также традиционный и харизма­тический. Особый интерес для Арона, судя по всему, пред­ставляет феномен харизмы. Это и понятно, ведь Вебер не за­стал тоталитарные режимы, показавшие механизм харизмати­ческого влияния на общественные процессы. Вебер стремится примирить рост всесильной бюрократии с верой в свободную конкуренцию при капитализме.

Арон выявляет противоречивость воззрений Вебера. Не­мецкий социолог, разрабатывая своеобразную концепцию все­мирной истории, демонстрирует парадоксальное сочетание ув­леченности либеральным индивидуализмом с едва ли не ниц­шеанским пессимизмом по поводу будущего человеческого рода. Тем не менее Вебер - основоположник современного мировоззрения, в основе которого лежат плюрализм и реляти­визм, отказ от монокаузальности в интерпретации историче­ских феноменов.

Очерки Арона, воссоздающие историю социологической мысли в Европе, интересны не только тем, что они демонстри­руют развитие политической философии. В воссоздании эта­пов прогресса социологии ощутима перекличка времен, иссле­довательский поиск тех механизмов, которые обусловливают социальную динамику. Французский ученый обратился к ана-

лизу идейного наследия крупнейших социологов последних веков. Продвигаясь от Монтескье к Веберу, Арон удерживает в сознании, по существу, одни и те же вопросы. Как развива­ется общество? Чем скрепляется его единство? Тяготеет оно к унификации или к разнообразию? Какие социальные формы демонстрируют свою стойкость? Куда движется история? Все эти проблемы, разумеется, не получили окончательного реше­ния. Они возникают в новом историческом контексте как вы­зов времени и острой интеллектуальной мысли.

П.Гуревич, д. ф. н., проф.

Этапы развития социологической мысли. Раймон Арон

М.: Прогресс - Политика, 1993. - 608 с.

Предлагаемая книга - по существу, первое отечественное издание трудов видного мыслителя-социолога нашего столетия Раймона Арона. В течение десятилетий этот французский ученый изобличался в нашей литературе как автор концепций «деидеологизации», «индустриального общества», «технологического детерминизма». При этом сами работы Р.Арона, естественно, не публиковались. Внимание фиксировалось только на антимарксистской направленности работ социолога.

Теоретическая деятельность Р.Арона отнюдь не сводилась к критике марксизма. Диапазон его увлечений широк. Он постоянно проводил сравнение между позициями различных ученых, вполне оправдывая по отношению к себе ту характеристику, которую он дал А. де Токвилю; сам Арон был в значительной мере компаративистом. Об этом наглядно свидетельствует публикуемая работа - «Этапы развития социологической мысли».

Формат: doc / zip

Размер: 1 Мб

/ Download файл

Формат: pdf / zip

Размер: 4,2 Мб

/ Download файл

СОДЕРЖАНИЕ
Философ в социологии, социолог в философии 5
Введение 17
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ОСНОВОПОЛОЖНИКИ
Шарль Луи Монтескье
1. Политическая теория 36
2. От политической теории к социологии 51
3. Исторические факты и моральные ценности 61
4. Возможные научные толкования философии Монтескье 71
Биографические данные 76
Примечания 77
Библиография 84
Огюст Конт
1. Три этапа развития научной мысли Конта 86
2. Индустриальное общество 94
3. Социология как наука о человечестве 102
4. Человеческая природа и социальный порядок 112
5. От философии к религии j 121
Биографические данные 130
Примечания. 132
Библиография 145
Карл Маркс
1. Социально-экономический анализ капитализма 152
2. «Капитал» 162
3. Двусмысленности марксистской философии 176
4. Двусмысленности марксистской социологии 189
5. Социология и экономика 199
6. Заключение 208
Биографические данные 211
Примечания 213
Библиография 223
Алексис де Токвиль
1. Демократия и свобода 227
2. Американский опыт 232
3. Политическая драма Франции. 244
4. Идеальный тип демократического общества 255
Биографические данные 266
Примечания 268
Библиография 273
Социологи и революция 1848 года
Г. Огюст Конт и революция 1848 года 276
2. Алексис де Токвиль и революция 1848 года 279
3. Маркс и революция 1848 года 285
Хронология событий революции 1848 года и Второй республики 297
Примечания 299
Библиография 302
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПОКОЛЕНИЕ НА СТЫКЕ ВЕКОВ
Введение ко второй части 305
Эмиль Дюркгейм
1. «О разделении общественного труда» (1893) 315
2. «Самоубийство» (1897) 326
3. «Элементарные формы религиозной жизни» (1912) 34 3
4. «Правила социологического метода» (1895) 359
5. Социология и социализм 370
6. Социология и философия 386
Биографические данные 396
Примечания 398
Библиография 400
Вильфредо Парето
1. Нелогический поступок и наука 403
2. От экспрессивности к ее истокам 416
3. Остатки и производные 424
4. Социологический синтез 444
5. Наука и политика 463
6. Спорное сочинение 472
Биографические данные 479
Примечания 480
Библиография 486
Макс Вебер
1. Теория науки 489
2. История и социология 502
3. Антиномии человеческого существования 514
4. Социология религии 522
5. Хозяйство и общество 546
6. Вебер - наш современник 562
Биографические данные 570
Примечания 572
Библиография 580
Заключение 582
Примечания 595
Указатель имен 599

Основателем социологии по праву считается французский ученый Огюст Конт (1798-1857). Он первым решил использовать научный метод для изучения общества. На его взгляды оказали огромное влияние социальные и политические потрясения, вызванные французской революцией. Социология, по мнению Конта, должна примирять принципы "порядка" и "прогресса", реставраторские и революционные тенденции. Конт обосновал такое явление как умственная анархия. Имеется глубокое разногласие умов по основным правилам, лежащим в основе социального порядка. Социолог фиксирует отсутствие в обществе общих идей, выдвигает на основе изучения эмпирических фактов новые и приемлемые для всех идеи, раскрывая тем самым процесс становления новой общности и новых принципов создания различных учреждений, способных вести к преодолению кризисов. Пока же умы не примкнут к некоторому количеству общих идей, не создадут новую, соответствующую идеям доктрину общественного устройства, народы останутся в революционном состоянии и будут вырабатывать только временные меры преодоления кризисов. Для того чтобы свободнее формировались общие идеи, необходимо привести в систему все знания о человеческом существовании, изучая мысли, чувства и действия людей.

Из теоретического наследия Конта важны для социологии две идеи:

• 1) применение научных методов для изучения общества;
• 2) практическое использование данных для осуществления социальных реформ.

Раймон Арон определяет подход О. Конта к изучению общества как эмпиризм в социологии. О. Конт считал, что социология должна рассматривать общество как организм, обладающий собственной структурой, каждый элемент которой должен исследоваться с точки зрения полезности для общественного блага. Он предполагал необходимость изучения отдельных социальных фактов, их сопоставление, обобщение и проверку, в результате чего строилась мозаичная картина отдельных взаимосвязанных фактов, не требующих теоретического обобщения. Всю социологию О.Конт разделял на социальную статику и социальную динамику и допускал применение законов механики к изучению общества. Социальная статика раскрывает взаимоотношения между социальными институтами. А изучение социальной динамики важно потому, что она способствует реформам. Конт стремился выработать рациональный подход к изучению общества, основу которого составили бы наблюдение и эксперимент. Наблюдение и эксперимент дают те положительные научные знания, которые открывают возможность людям преодолеть кризисы и конфликты. О. Конт исследовал ход развития человеческого ума и выделил в этом процессе три стадии: теологическую, метафизическую и научную. Рассуждения по этому поводу таковы: человеческий разум в силу своей природы пользуется сначала теологическим (религиозным), затем метафизическим (философским) и затем научным (позитивным) методом мышления. При этом последующее состояние мышления базируется на предыдущем. Это основное условие развития.

Социологию О. Конт вначале называл социальной физикой и рассматривал ее как науку, исследующую действующих индивидов в контексте их взаимодействия друг с другом. В связи с этим социолог должен быть бесстрастным наблюдателем, хотя это и довольно трудная задача, так как человек одновременно рассуждает и даже действует. Состояние общественных идей, мнений как выразителей социальных явлений - первостепенная задача социолога. Социологические идеи О.Конта о зависимости отдельных элементов общественной структуры от общества в целом и понимание необходимости их анализа послужили впоследствии материалом для дискуссий по проблеме взаимоотношений личности и общества. Однако, концентрация внимания на наблюдении и эксперименте, на эмпирическом уровне получения знания не позволили О.Конту четко определить и описать предмет и метод новой науки. Основные труды: “Курс позитивной философии” в шести томах, “Система позитивной политики, или социологический трактат об основах религии человечества” в четырех томах, “Завещание Огюста Конта” в четырех томах.

Социология как наука существует на 2-х уровнях: как макросоциология и как микросоциология. На макросоциологическом уровне изучаются такие социальные институты как семья, религия, образование, экономика, политика, культура. Микросоциология изучает общение людей в повседневной жизни, их взаимодействие.

Социологи, работающие на макросоциальном уровне стремятся изучать общество в целом, крупные социальные феномены и явления. Они опираются на две конкурирующие теории: функционализм и теорию конфликтов.

Классический период в развитии социологии связан с именами Карла Маркса (1818-1883) и Фридриха Энгельса (1820-1895), которые провели научный анализ капиталистического общества, используя в качестве инструмента исследования классовую структуру общества. Маркс обосновал механизм возникновения и развития социального конфликта, происходящего в результате неравенства. Он впервые представил общество как продукт исторического развития, как динамично развивающуюся структуру. Как отмечает Нейл Смелзер, предсказание Маркса о всемирной революции не сбылось, капитализм не привел к тем результатам, которые он предполагал. Во-первых, произошло значительное расслоение внутри пролетариата. В экономике заметно увеличилась сфера услуг; являясь наемными работниками, люди этой сферы не обязательно идентифицируют себя с рабочим классом, а заинтересованы в союзе с капиталистами. Теория Маркса также ослаблена тем фактом, что сами капиталисты стали больше учитывать интересы, требования и нужды рабочих, благодаря системе коллективных договоров.

Арон обобщил основные идеи в отношении социологии марксизма таким образом:

• 1. Их идеи рассматриваются в контексте социокультурных ценностей того времени и пространства, где и когда они жили. Поэтому неправомерно отождествлять их воззрения с ленинизмом, сталинизмом, троцкизмом, маоизмом и т.д., где используются авторитет и отдельно взятые идеи как средство легитимировать политические деяния самого разного толка и в совсем иных социокультурных реалиях.
• 2. С изменением общественных реалий социологические воззрения Маркса и Энгельса во многом становились другими. Это позволяет более объективно оценить ошибки марксизма и понять его сущность.
• 3. Маркс и Энгельс одними из первых стали использовать эмпирические социологические исследования в своих теоретических работах “Анкета для рабочих”, “Положение рабочего класса в Англии” и др. Их результаты в “советском” марксизме были канонизированы и догматизированы. Но их значимость состоит в обосновании принципов сбора социологической информации при изучении постоянно эволюционирующей реальности.

Вопрос трактовки марксизма важен в силу его влияния на науку и практику: по некоторым данным западных социологов сегодня почти миллиард людей воспитаны в духе этого учения. Основные социологические труды: “К критике политической экономии. Предисловие” (К.Маркс), “Классовая борьба во Франции”, “Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта” (К.Маркс), “Гражданская война во Франции” (К.Маркс), “Положение рабочего класса в Англии” (Ф. Энгельс).